Последнее правило - Страница 86

Джейкоб Хант не может развиться в другую личность. Он не может сменить школу и начать все заново. Он навсегда останется ребенком с синдромом Аспергера.

Пока не станет подростком, убившим Джесс Огилви.

— Я закончил, — сообщаю я, складывая ящики. — Необходимо, чтобы вы подписали опись вещей, чтобы потом могли получить их обратно.

— А когда это случится?

— Когда все посмотрит окружной прокурор.

Я поворачиваюсь, чтобы попрощаться с Джейкобом, и вижу, что парень не сводит глаз с того места, где стоял его вытяжной шкаф.

Эмма провожает меня до двери.

— Вы только теряете время, — заверяет она. — Мой сын не убийца.

Я молча протягиваю ей опись.

— На месте родителей Джесс я бы потребовала, чтобы полиция искала настоящего убийцу, лишившего меня дочери, а не строила обвинение на смешном предположении, что ребенок-аутист без криминального прошлого — ребенок, любивший Джесс! — убил ее. — Эмма подписывает опись, которую я ей протягиваю, и открывает входную дверь. — Вы меня даже не слушаете? — Она повышает голос. — Вы арестовали не того человека!

Временами — хотя, следует признать, чрезвычайно редко — я хотел бы, чтобы так оно и было. Когда, например, защелкивал наручники на запястьях несчастной избитой женщины, которая бросилась на мужа с ножом. Или когда арестовал парня, вломившегося в бакалею и укравшего для своего ребенка молочную смесь, потому что не мог ее купить. Но, как и в тех случаях, с уликами, которые у меня на руках, не поспоришь. Мне жаль человека, совершившего преступление, но это не означает, что от этого он становится невиновен.

Я беру ящики и в последнее мгновение оборачиваюсь.

— Сожалею, — говорю я. — Все, что я могу сказать: мне очень жаль.

Она сверкает глазами.

— Сожалеете? О чем именно? О том, что обманули меня? О том, что обманули Джейкоба? Бросили его за решетку, даже не подумав о том, что он нуждается в особых условиях…

— Формально говоря, это сделал судья.

— Как вы смеете! — кричит она. — Как вы смеете… Прийти сюда и делать вид, что вы на нашей стороне, а потом повернуться на сто восемьдесят градусов и так поступить с моим сыном!

— Здесь нет сторон! — кричу я в ответ. — Есть девушка, которая умирала в одиночестве, испуганная до смерти, чье тело нашли окоченевшим неделю спустя. У меня тоже есть дочь. А если бы это была она?

Теперь у меня пылают щеки. Я стою от Эммы на расстоянии вытянутой руки.

— Я сделал это не против вашего сына, — говорю я уже тише, — я сделал это ради своей дочери.

Последнее, что я вижу, — как Эмма Хант изменилась в лице. Она молчит, а я крепче хватаюсь за ящики и иду по подъездной аллее. В том, что все люди разные, нет ничего удивительного. Удивительно то, что, несмотря на различия, у всех нас есть нечто общее.

ДЖЕЙКОБ

Мы с мамой едем в кабинет государственного психиатра, который, как оказалось, принимает в больнице. Я очень нервничаю перед предстоящим визитом, потому что не люблю больницы. Был в них дважды: один раз, когда упал с дерева и сломал руку, второй — когда покалечился Тео (я перевернул его стульчик для кормления). Единственное, что мне запомнилось в больнице, — это запах, белый и затхлый, и слишком яркий свет. И каждый раз, когда я там оказывался, у меня либо что-то болело, либо мне было стыдно, либо и то и другое вместе.

От этого мои пальцы, лежащие на ноге, начали подрагивать. Я пристально смотрю на них, как будто они живут отдельно от остального тела. За минувшие три дня мне стало лучше. Я вновь принимаю добавки, делаю уколы, и мне уже реже кажется, что я плыву в водяном пузыре, из-за которого сложнее понять, что говорят окружающие, сосредоточиться на них.

Можете поверить, я понимаю, что ненормально размахивать руками, «наматывать» круги или повторять одно и то же снова и снова, но иногда от этого мне становится лучше. Честно признаться, это сродни паровому двигателю: размахивание перед лицом руками или постукивание по ноге — мой вытяжной вентиль. Это может показаться странным, но опять-таки — просто сравните это с поведением людей, которые, чтобы снять стресс, обращаются к алкоголю или наркотикам.

С тех пор как меня выпустили из тюрьмы, дом я не покидал. Даже школа пока под запретом, поэтому мама достала учебники и обучает нас на дому, меня и Тео. По правде сказать, приятно, когда не боишься, что в следующий раз к тебе обратится другой ученик и придется с ним общаться, или учитель что-то объяснит, а ты не поймешь, или придется попроситься на перерыв и выглядеть в глазах сверстников полным неудачником. Интересно, почему мы никогда раньше не думали о том, чтобы учиться на дому? Мечта любого аутиста.

Мама время от времени поглядывает на меня в зеркало заднего вида.

— Ты же помнишь, что сейчас произойдет, верно? — спрашивает она. — Доктор Кон будет задавать тебе вопросы. Единственное, что ты должен делать, — говорить правду.

Вот еще одна причина, по которой я нервничаю: в последний раз, когда я стал отвечать на вопросы без мамы, я очутился в тюрьме.

— Джейкоб, — говорит мама, — ты злишься.

Я ударил второй рукой по той, которой начал размахивать.

Когда мы приезжаем в больницу, я иду, втянув голову в плечи, чтобы не видеть больных. Меня не рвало с шести лет, но от одной мысли о рвоте меня бросает в пот. Однажды, когда Тео подхватил грипп, мне пришлось взять спальный мешок и одеяло и остаться спать в гараже, потому что я боялся заразиться. А что, если эта глупая экспертиза на дееспособность окажется намного хуже, чем можно ожидать?