Я не мог отвести глаз от Ронни. Как будто внезапно понял, что со временем я женюсь, создам семью и в моем доме будет полно детишек, а Джейкоб, скорее всего, так и будет смотреть своих дурацких «Блюстителей порядка» и есть по средам желтую пищу. Мама и доктор Мун (психиатр Джейкоба) всегда говорят об этом абстрактно, как о доказательствах того, что профилактические прививки каким-то образом связаны с аутизмом. И почему аутизм относительно новое явление («Если аутизм существовал всегда, то где же все аутичные дети, которые выросли и стали взрослыми аутистами? Потому что — поверьте мне — даже если бы им в детстве поставили другой диагноз, сейчас мы бы поняли, кто они такие».) Но до той секунды я не связывал это с тем, что однажды Джейкоб превратится в одного из таких взрослых аутистов. Конечно, возможно, что ему повезет и он получит работу, как все эти «аспергеры» из Силиконовой долины, но когда с ним случится приступ и он начнет крушить перегородки на вышеупомянутой работе, — догадайтесь, кому они позвонят?
Ронни как не повзрослел, так уже никогда и не повзрослеет, именно поэтому о его матери появилась статья в газете «Гардиан»: она разместила объявление с просьбой после ее смерти забрать Ронни в семью и относиться к нему, как к собственному ребенку. Она утверждала, что он милый мальчик, несмотря на то что до сих пор писает в постель.
«Желаю чертовой удачи!» — подумал я. Кто добровольно взвалит на себя чужого идиота? Интересно, кто ответит на просьбу матери Ронни? Скорее всего, такие как мать Тереза. Или те семьи, чьи фотографии постоянно печатают на последних страницах журнала «Пипл», — которые усыновили двадцать детей с особыми потребностями и каким-то образом им удалось создать подобие семьи. Или хуже того, какой-нибудь одинокий старый извращенец, который думает, что такой, как Ронни не поймет, если его иногда полапать. Мать Ронни утверждала, что групповой дом тоже не выход, поскольку он никогда не жил в подобных условиях и уже не сможет к ним адаптироваться. Единственное ее желание — найти человека, который смог бы полюбить ее сына, как она сама.
Тем не менее статья заставила меня задуматься о Джейкобе. Вероятно, он мог бы жить в групповом доме, если ему будет позволено первым принимать душ по утрам. Но если бы я запихнул его в подобное заведение (и не спрашивайте меня, как я могу даже думать об этом!), что бы обо мне говорили? Что я настоящий эгоист и не смог стать ангелом-хранителем для брата, что я его никогда не любил.
«Однако, — возражает мой внутренний голос, — ты и не взваливал на себя эту ношу».
Потом я понял: мама тоже на это не подписывалась, но от этого она любит Джейкоба не меньше.
Поэтому дело обстоит так: я понимаю, что в конце концов ответственность за Джейкоба ляжет на меня. Когда я встречу девушку, на которой захочу жениться, мне придется делать ей предложение, учитывая и это обстоятельство, — мы с Джейкобом идем в комплекте. Когда я меньше всего буду ожидать, мне придется извиняться за него или успокаивать, как сейчас делает мама, если он возбудится.
Я не говорю об этом вслух, но в глубине души думаю: если Джейкоба осудят за убийство, если приговорят к пожизненному заключению, то мне жить станет немного легче.
Я ненавижу себя за одну мысль об этом, но не хочу вас обманывать.
И, думаю, неважно, из-за чувства вины или из любви я стану в будущем заботиться о Джейкобе, потому что заботиться я буду в любом случае.
Просто приятно, если бы кто-нибудь поинтересовался!
Мама Спатакопулус стоит в дверях моей конторы-жилища с блюдом дня.
— У нас осталось чуточка ригатони, — говорит она. — А вы так много работаете, что худеете с каждым днем.
Я смеюсь и принимаю из ее рук контейнер. Пахнет невероятно, и Тор начинает прыгать у моих ног, чтобы я не забыл и ему дать положенный от щедрот кусочек.
— Спасибо, миссис С., — благодарю я, а когда она разворачивается, чтобы уйти, окликаю ее. — Послушайте, какую вы знаете еду желтого цвета?
Я думал о том, что Эмма кормит Джейкоба по цветовой схеме. Черт! Я думал об Эмме. Точка.
— Вы имеете в виду, например, омлет?
Я щелкаю пальцами.
— Именно! — восклицаю я. — Омлет со швейцарским сыром.
Она хмурится.
— Хотите, чтобы я приготовила вам омлет?
— Нет, черт возьми! Я обожаю ригатони.
Не успеваю я закончить, как звонит мой телефон. Я извиняюсь и спешу внутрь, чтобы снять трубку.
— Контора Оливера Бонда, — говорю я.
— Возьмите на заметку, — отвечает Хелен Шарп, — что эта фраза звучит более эффектно, если нанять человека, который бы ее произносил.
— Секретарша… только-только отошла в уборную.
Моя собеседница хмыкает.
— Конечно, а я — мисс Америка.
— Мои поздравления. — Мой голос сочится сарказмом. — И какой у вас талант? Жонглируете головами адвокатов?
Она пропускает мои слова мимо ушей.
— Я звоню по поводу слушания о мере пресечения. Вы вызвали в суд Рича Метсона?
— Детектива? Я… да.
Кого еще я должен был вызвать в суд, когда подавал ходатайство об исключении из материалов дела признания Джейкоба, которое он сделал в полицейском участке?
— Вам нет необходимости вызывать его. Мне тоже нужен Метсон, и я была первой.
— Что значит «первой»? Это мой иск.
— Знаю, но это одно из тех запутанных дел, когда, даже если ходатайство подает защита, бремя доказательств все равно лежит на обвинении, и мы обязаны предоставить все улики, чтобы доказать, что признание имеет законную силу.